Гражина. Серия «Закованные в броню» - Элена Томсетт

Лусия уже собиралась покинуть опочивальню, так же тихо и незаметно, как вошла, когда внезапно услышала негромкий голос Эвелины.

– Вы никогда не рассказывали мне о вашей матери, Луи.

Голова Эвелины лежала на плече Острожского, в спальне было полутемно, тусклый свет ночника выхватывал из окружающей тьмы полосу штор на окне и задернутый полог кровати. Острожский пошевелился, Эвелина подумала было, что ему тяжело и подняла голову с его плеча, но он снова уложил ее себе на грудь и еще теснее привлек Эвелину к себе.

– Почему ты спрашиваешь?

Она была так близка к нему, что ей казалось, что его голос шел из его груди.

– Мне интересно. Эли рассказывала, что когда мы были детьми, я некоторое время жила в Остроленке после смерти моей матери.

– Правда? – не открывая глаз, удивился Острожский. – Я хорошо помню Эльжбету, но не тебя.

– Я тоже ничего не помню, – сказала Эвелина. – Хотя когда вы привезли меня в Остроленку в первый раз, она показалась мне странно знакомой. Этот великолепный розарий вашей матери! Я скучаю по Остроленке. Почему вы не хотите говорить о ней, Луи? Я слышала, она была красавицей.

– Да, – Эвелина почувствовала, как он вздохнул. – Она умерла, когда мне едва исполнилось десять лет. Чего ты от меня хочешь, дорогая?

– Отчего она умерла? Она болела?

Донна Лусия, замерев на пороге опочивальни, затаила дыхание.

Острожский некоторое время молчал.

– Я не знаю, – наконец, сказал он, – Меня в тот момент не было в Остроленке. Мы с Лусией были на ярмарке в Плоцке. Когда мы вернулись в Остроленку, ее уже успели похоронить.

Эвелина пошевелилась, снова подняла с его плеча свою голову и обратила свое лицо к мужу. От ее движения волна светлых длинных волос рассыпалась веером по груди Острожского. Он невольно перевел дыхание, так как прикосновение шелковистых прядей было необыкновенно возбуждающим.

– Если бы я умерла, – сказала Эвелина, глядя в лицо Острожского, – я уверена, что Андрей потребовал бы объяснений. Причем, в весьма категоричной форме. Разве вы не сделали этого?

– Эвелина, я почти уверен, что дедушка рассказал вам историю о том, что мать отравила Лусия, – все так же, не открывая глаз, сказал Острожский. – Но я не верю в это.

– Так отчего же она умерла? Какое объяснение получили вы?

– Она умерла от укуса змеи, – наконец, неохотно ответил Острожский.

– Змеи?! – от удивления Эвелина даже приподнялась на постели. – Вот уж никогда не видела в Остроленке змей! Даже в саду и возле озера. Откуда она взялась, эта змея? И что это была за змея такая?

– Насколько я помню, болотная гадюка. Она заползла матери в постель и укусила ее. Этого довольно, Эвелина? Я удовлетворил твое любопытство? Может быть, мы будем спать?

– Я не хочу спать. Какая ужасная история!

Опершись локтем о постель рядом с подушкой, на которой лежал Острожский, Эвелина в задумчивости уткнулась подбородком в тыльную часть сложенной ладони.

– Неудивительно, что вы не хотели говорить о ней. Вы любили мать, Луи?

Перед мысленным взором Острожского промелькнула давняя полузабытая картина, которую он все эти годы пытался вытравить из своей памяти: молодое, красивое, смеющееся лицо его матери, обрамленное развевающимися на ветру длинными русыми волосами; ямочки на ее щеках, ее темные лукавые глаза и ее раскрытые навстречу ему руки, когда он, шестилетним ребенком, несется ей навстречу и длинные жесткие стебли луговой травы больно хлестают его босые ноги…

Он тряхнул головой, чтобы избавиться от этой картины и, окончательно проснувшись, посмотрел на Эвелину.

– Странный вопрос, дорогая. Разве ты не любила свою мать?

– Я совсем другое дело, Луи.

Тяжелые пряди белокурых волос соскользнули с плеч Эвелины и накрыли ее лицо плотной завесой в то время, как она продолжала говорить:

– Я не помню своей матери, я была совсем малышкой, когда она умерла. Для меня она только портрет со стены в комнате моего отца. Тот портрет, – лукаво добавила она, отведя с глаз прядь волос, чтобы взглянуть на Острожского, – который заставил вас вернуться из Италии в Литву.

– Это был вовсе не портрет, – усмехнувшись, сказал Острожский. – Это был наш друг Дитгейм. После того, как он огорошил меня известием о том, что у меня есть жена и сын, мне не оставалось ничего другого.

Эвелине вдруг показалось, что портьеры, прикрывавшие двери, чуть заметно колыхнулись.

Закинув руки за голову, Острожский снова прикрыл глаза. Его лицо стало спокойно и бесстрастно, словно каменная маска, когда он, немного помедлив, нарочито спокойно произнес:

– Дорогая, почему бы тебе сразу не спросить меня о том, что именно тебя интересует в дедушкиной версии о смерти моей матери?

– Правда?

Эвелина села в постели и перекинула мешающую ей тяжелую гриву своих волос себе на грудь.

– А вы не будете злиться, топать ногами и брызгать слюной, как ваш дядюшка Ягайло?

– Я?! – с притворным возмущением вскричал Острожский, открывая глаза. – Никогда! Я буду злиться в лучших традициях наших друзей крестоносцев. Вы не видели нового магистра Ордена, господина фон Платтена? Когда он злится, он словно замирает от ярости, белеет и становится похож на живого мертвеца. Так что вы хотели узнать, дорогая?

Конец ознакомительного фрагмента.